ГЛАВА VIII
Преображенское кладбище в 1812 году.

В летописях раскольничьего «Преображенского кладбища» в Москве знаменательный 1812 год наполнен событиями падения и сожжения Москвы Наполеоном I. Слухи о приближении французов к Москве, распространившись по городу, скоро дошли и до Преображенского раскольничьего кладбища. 1 сентября 1812 года наша армия выступила, как известно, из Мамонова к Москве, где по общему убеждению должно было победить или пасть... Москва не знала, что с нею будет? О ее судьбе на Поклонной горе князь Кутузов, 1 сентября в собрании первенствующих генералов, думал великую думу... Москва расстилалась пред ним среди осеннего утра во всей красоте своей.

На раскольничьем «Преображенском кладбище», в одно время с Кутузовым, думали тоже великую думу старшины-беспоповцы, и дума эта была далеко не патриотическая... Тень ересиарха Ильи Ковылина витала над головами пустосвятов и внушала им мысли далеко не похвальные... Скованные по рукам и ногам узкой и жалкой догмой, они сами не ведали, что творили.

Князь Кутузов, как известно, заключил заседание военного совета следующими словами: «С потерею Москвы не потеряна Россия. Первою обязанностью поставлю сохранить армию. Уступлением Москвы приготовим мы гибель неприятелю. Знаю, ответственность обрушится на меня, но жертвую собою для блага отечества. С нами Бог, приказываю отступать!» Приговор Москве, таким образом, был подписан.

Но замечательно, что в то же время происходило последнее совещание и старшин «Преображенского кладбища» об участии его. Настоятель Гончаров, в присутствии Грачева, Сергея Яковлева и многих богатых федосеевцев, порешил: оставить попечителя Алексея Никифорова с некоторыми из прихожан на кладбище и в случае овладения Наполеона I-го Москвой отдаться под его покровительство... Кутузов, подписав сдачу Москвы, всю ночь не мог уснуть и несколько раз плакал: так любил он отечество свое. Совет же фанатиков «Преображенского кладбища» заключил заседание свое словами предательства. Да простит потомство невежественному фанатизму его политические грехи! Дурная религия всегда ведет людей к умственному и моральному отуплению, и лишь добрая религия благоприятствует развитию высоких и благородных чувств и ведет народы по пути истинной цивилизации...

Нечто другое мы видим в православной пастве московского населения. Улицы Москвы запрудились ратниками в смурых кафтанах и с крестом на шапке с надписью: «За веру и царя». Два архимандрита носили икону Смоленской Божией Матери по церквам и площадям: синодальные певчие пели канон Заступнице усердной, впереди шли хоругви. Из каждой церкви, мимо которой следовало шествие, духовенство выходило на сретение с крестами, звонили в колокола; народ православный восклицал: «Матерь Божия, спаси землю русскую и нашего царя!»

Среди всего этого трогательного зрелища любви народа к царю и отечеству одни пустосвяты-федосеевцы, оставшиеся в Москве, по выражению одной раскольнической рукописи, выказали полное окаменение сердец...

Как статуи языческие с каменными глазами, выглядывали они из окон запертых домов своих и бормотали какие-то причитания, перебирая свои кожаные лестовки...

За «Преображенское кладбище» свое они были спокойны, потому что попечители их еще заранее, по одним слухам о приближении Наполеона, озаботились отправить из Преображенского кладбища наличный капитал, все драгоценности и молодых женщин и девок, числом до 250 лиц, в село Ивановское Владимирской губернии; с ними поехали настоятели Гончаров, купец Грачов и наставник Сергей Яковлев.

В 4-м часу ночи Москве было возвещено об окончательном обречении ее в жертву Наполеону. На улицах от выезжавших поспешно экипажей было столь шумно, что слов человеческих расслышать было невозможно. Вокруг столицы запылали села, деревни. Огромное зарево разливалось во мраке над Москвой.

По Владимирской дороге тянулись обозы и раненые, толпились пешие и конные. У Коломенской заставы движение народа и тяжестей смешалось с движением войск. Миновав эту заставу, граф Растопчин сказал: «Занавес опустился, моя роль сыграна?»

Здесь же у этой заставы, близ старообрядческого кладбища, князь Кутузов сошел с лошади и сел на дрожки, обращенные к Москве. Погруженный в глубокую думу, облокотясь головой на руку, смотрел он на златоглавую столицу, прислушиваясь к последнему ее дыханию. От сонмов шедшего народа и теснившихся экипажей и повозок пыль вилась столбом. Москва уходила из Москвы. На Преображенском кладбище наставник Пафнутий Леонтьев совершал полунощницу.

Настало 2 сентября, — понедельник. В полдень Наполеон, прибыв на Поклонную гору и увидев под ногами своими Москву, воскликнул: «вон он, наконец, этот славный город!» и, сойдя с лошади, рассматривал положенную на траву карту, в зрительную же трубу окрестности Москвы и стоявшие там войска.

В этом положении он ждал депутатов из Москвы. Но увы, никто из преданных царю и отечеству не явился предателем.